|
| ||
|
|
| Белорус в стране Чингисхана- Автор: Дмитрий Самохвалов |
|
| ||
|
|
БОЛЬШОЕ БЕЛОЕ ОЗЕРО Большое Белое озеро
Джип Джары пересек реку без особых усилий, хотя вода достигала линии чуть выше фар. Высадив женщину с ребенком около маленького аила, мы продолжили путешествие. В тот день мы трижды пересекали разлившиеся реки, причем однажды встретили старый советский РАФ с иностранцами. Они стояли на берегу реки, с завистью глядя, как мы переезжаем ее вброд. Попытка сэкономить на джипе привела к потере времени, а возможно, и к окончанию путешествия. В Монголии нужно всегда быть готовым к неожиданностям. Дожди в этой местности с перерывами шли еще несколько суток, и вода не убывала.
Отъехав от скалы на приличное расстояние, мы решили позавтракать. Лхам попросила немного подождать. Мол, впереди течет река, на берегу и поедим. При этом она хитро посмотрела на меня. Значит, будет сюрприз. Иначе, зачем ей улыбаться? Сюрприз оказался великолепным! По плоскогорью змеилась лента живописного каньона. По его дну несла свои прозрачные воды река Чулут. Вокруг не было ни души. Ни людей, ни вездесущих лошадей и овец. Лишь спустя пятнадцать минут подъехал ГАЗик. У шофера что-то там не клеилось с рулевым управлением, и он решил позагорать рядом. Спускаться вниз мы не стали. Позавтракали бутербродами и минеральной водой рядом с каньоном. Лхам подозвала чужого шофера и угостила его сэндвичем с квашеной капустой. Рецепт, естественно, принадлежал Эрнесту. Сам немец, очарованный пейзажем, подошел слишком близко к пропасти. Пришлось оттащить его почти силой. Потом оттаскивали меня, потому что хотелось подойти как можно ближе к обрыву. Потом – Трейси. Монголы стоически отнеслись к нашим попыткам броситься вниз. Каньон Чулут был столь притягательным, что туда время от времени бросались даже животные. Ну, а что с нас, европейцев, возьмешь? Мы пока не привыкли к красоте и магии Монголии.
Лхам собиралась пополнить наши запасы продовольствия, купить хлеб и картошку, поэтому заехали на местный дзах. Случилась пятница, и между рядами сновало множество народа. В основном интересовались китайской одеждой и всякой мелочовкой. Рынок представлял собой несколько рядов железнодорожных контейнеров, служивших пристанищем для торговцев и их товара. Контейнеры владельцев посуды, сувениров и косметики привлекли только нас с Эрнестом, да и то потому, что нам не хотелось толкаться. Лхам и Джаргалсехн удалились на крытый рынок, но вскоре вернулись. Лхам тащила сетку с картошкой, а Джаргалсехн три буханки хлеба в руках. Очевидно, даже эти буханки для нашего шофера были непосильной ношей, потому что он при первой же возможности сплавил их Эрнесту. Картошку забрал я. Трейси попыталась пристыдить монгола, но он по-английски не понимал. Только что-то сказал Лхам, от чего та рассмеялась. Я вопросительно посмотрел на нее. Лхам немного помялась, а потом призналась: «Он сказал, что ты очень сильный, раз таскаешь авоську с картошкой», - после чего вновь рассмеялась. Наверное, я сделал что-то не так, когда забрал сетку, но смысл шутки Джаргалсехна для меня так и остался непонятен. Выезд из Цецерлега в сторону Большого Белого озера напоминал обрыв. Джаргалсехн объяснил, что дорога тут действительно не слишком пологая, но другой просто нет. Местные власти каждый год асфальтируют этот участок, но постоянные сели разрушают асфальт быстрее, чем его успевают положить. Снова дорога, снова степь, снова горы и снова сурки, юркающие в траве. Вдали показалась деревня Тариат-Хорго. Несколько магазинов, забегаловок-цайных гадзаров и яки, прогуливающиеся вдоль дороги. Мы проезжаем мимо. Нас ожидает национальный парк Хорго-Терхин. Именно на его территории и расположено озеро Цааган-Нур, куда мы так стремимся. Въезд в парк платный. Лхам протягивает одинокому монгольскому реенджеру мятые купюры, а он ей – единственный билет, который она тут же передает мне. Таким нехитрым способом Лхам обеспечивает меня сувенирами.
Узкая тропинка петляет среди черных скал. По ней мы взбираемся пешком. Хорго-Терхин – настоящая большая загадка для целого сонма специалистов – геологов, спелеологов, биологов, ботаников и, наконец, для уфологов. В этой местности часто видят летающие тарелки и всякие непонятные явления. Чаще всего – летом, когда цветет полынь. Она, знаете ли, очень и очень даже недетский галлюциноген. Это легко проверить, если не смешивать абсент с водой перед употреблением. Мне в Монголии часто казалось, что цвета здесь намного ярче, чем у нас. Так вот, возможно, воздействием пыльцы полыни на мое скромное обоняние это и объясняется. Мы прошлись по тропинке вдоль кратера, полюбовались на овоо, сооруженные здесь, сделали еще несколько фотографий и спустились вниз.
По площади Цааган-Нур примерно равно нашему озеру Нарочь. Но если Нарочь – самое большое озеро в Беларуси, то Цааган-Нур претендовать на звание даже просто большого никак не может. Скорее, средненькое. У нас почему-то существует представление, что в Монголии есть только степь и пустыня. В этом легко убедиться, посмотрев на карту. Однако реальность опровергает те знания о географии этой азиатской страны, которые учителя так старательно пытались привить нам в школе. Как я уже отмечал выше, климат в Монголии очень разнообразный. Значит, и ландшафты очень и очень отличаются друг от друга. В Центральной Монголии мне приходилось видеть покрытые лесами горы, степи, ограниченные стеной сопок на горизонте, и полупустынные плоскогорья. Конечно, здесь много шумных прозрачных рек. Есть и озера. Сравнение с Нарочью мне пришло на ум еще и потому, что Цааган-Нур разделено на две неравные части косой. Перед ней, словно маяк, возвышается скала Старик. Монголы считают, что она напоминает старика, курящего трубку. Но Старик похож на старика не больше, чем гора Сокол в Новом Свете – на сокола. То есть совсем не похожа. И это не только мое впечатление! Точно так же думал и Эрнест. Он очень любил пристально вглядываться в белую гладь озера и повторять: «Не вижу я в Старике старика! Ну и фантазия же у этих монголов!» Позже, гуляя вдоль озера, мы с Эрнестом пришли к единому выводу, что лет через десять тут будет популярный среди иностранцев и жителей Улан-Батора курорт, вырастут корпуса отелей, берег разделят между воротилами гостиничного бизнеса. Эрнест такое уже видел на Средиземном море. В юности он любил безлюдные уголки французской Ривьеры. «Мы – пионеры, - кивал головою Эрнест, - и можем видеть озеро почти в первозданном виде». Джип миновал Старика. Впереди стояли одинокие юрты. К одной из них мы и направлялись. Две молодые семьи жили на берегу озера и сдавали три юрты иностранным путешественникам. Они дружно выбежали из своих жилищ, как только наш джип остановился рядом, и тут же спросили у Лхам, привезли ли мы картошку. Привезли. Авоська тут же была унесена с глаз долой. Нам показали нашу юрту. Кроме взрослых монголов, здесь жили дети. Юркие маленькие человечки носились вокруг нас с реактивной скоростью. Приезд новых гостей их обрадовал. Нам улыбались и их родители. Несколько подростков, появившихся бог знает откуда, сидели на холмиках земли, вырытой сурками, и критично осматривали меня. «Они случайно не голубые?» - спросил я у Лхам. «Как ты такое можешь говорить!» - возмутилась та. Женщины, наоборот, заинтересовались Трейси. Они спросили, сколько ей лет, есть ли дети. Оказалось, что одна из дам с ребенком на руках ее ровесница. Но выглядела ровесница лет на двадцать старше англичанки.
Я ожидал какое-то блюдо из картофеля, но нам подали настоящее монгольское лакомство. Мясо молодого барашка поместили в его собственную шкуру, добавили соли, картофеля, чтобы впитал жир, положили туда раскаленных камней и опустили все это в землю. Приготовленное таким образом мясо получилось необыкновенно вкусным. Мы ели его по монгольскому обычаю руками. Единственный на всю честную компанию нож использовал лишь Джаргалсехн, чтобы разрезать слишком большие куски на более приемлемые порции. Самые аппетитные части шофер протягивал Трейси. «Это монгольский обычай, - пояснила Лхам. – Мужчина режет куски и протягивает их женщинам и детям». Я молча достал из кармана перочинный нож, разрезал одну из картофелин напополам и протянул одну половинку англичанке. Та с благодарностью взяла. Эрнест хмыкнул. Лхам промолчала. Джаргалсехн засмеялся так, что чуть было не упал с кровати, на которой сидел. Намек он понял весьма прозрачно и больше не помогал «женщине». Она вполне справлялась с блюдом сама. Все мы, конечно, съесть не смогли и вернули половину мяса хозяевам. У них семья большая, охотников на такую вкуснотищу найдется немало. Еще горячие камни мы осторожно вынули из туши и, по совету Лхам, немного развлеклись, перебрасывая их с ладошки на ладошку. Это излюбленная традиция маленьких и взрослых монголов. В свое время Зигмунд Фрейд истолковал запрет монголов мочиться в огонь бессознательным страхом перед гомосексуальными контактами. Не знаю, как бы он объяснил традицию перебрасывать камни, но, по-моему, это просто необычно приятно чувствовать в ладони твердую гладкую поверхность камня, источающую тепло. Дни около озера тянулись в приятном томном отдыхе. Жизнь на природе имела приятные преимущества перед городской. Здесь не было смога, толп толкающихся прохожих и автомобильного трафика. Только горы, озеро и всегда улыбающиеся монголы. Эрнест все время читал. Трейси гуляла по берегу. Я фотографировал. Лхам, похоже, просто отдыхала. Благодать, да и только! Однажды я предложил всем искупаться. Лхам призналась, что не умеет плавать. И, вообще, умение плавать у монголов не слишком распространено. Дети степей, лесов и пустынь, они любят воду, берегут ее, но стараются держаться подальше. Поэтому перед нашим первым купанием произошел короткий совет, на котором присутствовал даже Джаргалсехн. Трейси не хотела лезть в воду без купального костюма, который не взяла с собой в Монголию. Я предложил сделать все по-нудистски, но англичанка вдруг застеснялась. Эрнест вообще не хотел лезть в воду, но мы его и не уговаривали. Лхам была полна решимости научиться плавать. Джаргалсехн, наоборот, опасался. «Научиться плавать легко, - успокаивал его Эрнест. – Даже мертвые могут плавать». Последние слова привели нашего шофера в ужас. В конце концов Трейси согласилась плавать в майке и юбке. Лхам нашла среди своих вещей короткие шорты и топик. Джаргалсехн некоторое время ломался, но потом завел джип, и мы поехали к Старику, где пляж выглядел более-менее чистым. С нами в путь отправились двое подростков, его приятелей. Было ветрено. Поднялись волны. Некоторое время мы развлекались, брызгая друг на друга теплой водой. Джаргалсехн разошелся не на шутку. Он так браво молотил по воде, что чуть было не утопил меня с одним из своих приятелей. Порядком наглотавшись воды, непреодолимой стеной поднявшейся вокруг монгола, я спасся бегством, отплыв как можно дальше от берега. Из-за волн ничего вокруг не было видно. Пришлось вернуться обратно. Трейси во всю учила Лхам плавать. У нашей знакомой неплохо получалось. Плавали они исключительно вдоль берега. К ним присоединился один из подростков. Он оказался даже более способным учеником. Джаргалсехн несколько раз пытался повторить подвиг соотечественников и проплыть метр-другой, но вместо этого все время тонул. Я решил помочь и попытался вытащить шофера на более глубокое место. Джара с позором бежал на берег. Ему все время вспоминались слова Эрнеста о плавающих мертвецах. Он не хотел рисковать. После купания мы некоторое время нежились на белом песке. Светило яркое солнце, но свежий ветер не позволял умереть от жары. Лхам перевернулась на спину и, жмурясь, пыталась загорать. Подростки с любопытством разглядывали ее топик. Через мокрую ткань хорошо можно было разглядеть тугую грудь. Я попытался заставить их отвернуться, но куда там… Похоже, для парней это был бесплатный и весьма неожиданный стриптиз. Лхам, впервые познавшая, что такое полная расслабуха после купания, даже не шевелилась. Джаргалсехн сидел чуть поодаль, с опаской глядя на меня и самоотверженно закапывая себя в песок. Еще раз искупались и вернулись к себе в юрту. «Это было так необычно, - рассказывала Лхам заждавшемуся Эрнесту. – Я чувствовала что-то волшебное». В дальнейшем к нашей компании присоединялись и другие молодые монголы. Больше плавать никто так и не научился. Они просто заходили по пояс в озеро и перебирали ногами по дну. Дурной пример оказался заразительным, и скоро в воду полезли другие иностранцы. Раньше это почему-то не приходило им в голову. В каком-то смысле мы явились новаторами. Благодаря нам стиль жизни около Цааган-Нура немного изменился.
Но были и не то, чтобы отрицательные моменты, скорее непривычные. Во-первых, резкая смена тепла и холода. Отправляясь гулять вокруг озера, следовало быть готовым, что жаркий день может смениться весьма и весьма прохладным вечером. По утрам в юрте было холодно. Заботливая Лхам просыпалась ни свет, ни заря, чтобы протопить печь. Свои два одеяла в таких случаях она отдавала мне. Я даже прозвал ее своей монгольской мамой. Уж очень пристально она опекала меня! Второй вещью, вызывавшей затруднения, был… туалет. Как я уже говорил выше, монгольские туалеты устраиваются практически на виду. Все бы ничего, если бы не толпа монгольских детишек, сопровождавших нас даже туда. Я как-то пересилил стеснительность, но на второй день в туалет меня сопровождали не только дети, но и их мамы. Пришлось воспользоваться опытом спутников, которые время от времени устраивали «прогулки в горы». Эрнест при этом брал с собой что-нибудь почитать. Лхам и Трейси ходили вместе. Но, если Трейси деликатно помалкивала, зачем они туда ходят, то Лхам после возвращения расписывала, какие красоты она увидела в горах. Меня это пробивало на «хи-хи», а Эрнест однажды ей заметил: «Ты – слишком романтическая натура». Постепенно мы привыкли к этому и потеряли всякий ложный стыд. Время от времени мы даже вспоминали всякие забавные происшествия, связанные с туалетом. Я вспомнил, что во время моей первой поездки заграницу, я не разобрался, что такое WC и пошел в отделение С, твердо решив, что W – это заведение для «women», то есть для женщин. Можете себе представить, как отреагировали дамы в отделении С! Трейси рассказала, как в Индии обнаружила в туалете скорпиона и бежала через всю деревню, на ходу поправляя джинсы. Но самую интересную историю, как всегда, выдал Эрнест: «Однажды во время путешествия по китайской провинции Цинхай у меня случился острый приступ диареи. К счастью, туалет находился рядом. Деревянное здание типа барака без всяких там кабинок. В туалете сидело несколько мужчин, читавших в процессе газеты. Мое появление было подобно явлению Христа. Китайцы побросали газеты и стали смотреть, что это я там делаю? Вы удивитесь, но некоторые в ту пору всерьез считали, что европейцы этого не делают совсем». Я вспомнил толпы местных детей и лишь улыбнулся. Всему приходит конец, и как-то утром Лхам сообщила, что пора покинуть Цааган-Нур. Мы повздыхали, но делать было нечего. Сели в джип и поехали в Цецерлег. Я на память бросил в озеро монетку. | |
Как и предсказывал Джаргалсехн, ночью разразилась гроза. Гром бил, словно из пушки. Белые молнии сверкали в темноте, освещая долину Тамир. К утру дождь стих. Река разлилась во все стороны. Несколько пастушьих собак, перебежавших ночью с другого берега, теперь озабоченно бегали вокруг нашего лагеря. Плавать они, похоже, не умели. Пока я умывался и фотографировал, проснулись остальные. Мы с Эрнестом загружали вещи в машину. Девушки кипятили на походной плитке воду для чая-кофе, делали сэндвичи. А Джаргалсехн убрал свою палатку и сел на мокрую траву в ожидании завтрака. В этот момент появилось несколько женщин. Одна из них несла ребенка. Подойдя к реке, они разочарованно остановились. Брод исчез, перебираться было страшно. Большинство все-таки решилось и, неприлично высоко подняв юбки, пошагало в воду. Осталась лишь та, что держала в руках ребенка. Она стояла на берегу, молча глядя на нас. К ней подошла Лхам и выяснила, что женщина не против проехать вслед за товарками на нашем джипе. Джаргалсехн согласился. Завтракали мы, впрочем, без нее. Настоятельные приглашения Трейси остались без ответа. 
Первой остановкой была Тайхар Чулуд (Тайная скала). Внешне она не представляла собой ничего особенного. Скала себе и скала, одиноко возвышающаяся вдали от гор. Но в старые времена люди приходили сюда поклоняться потусторонним силам. Уже в эпоху палеолита на скале выбивали различные изображения и тайные знаки. В эпоху буддизма тибетские письмена оставляли ламы. Проще говоря, скала служила своеобразной каменной летописью различных эпох. Мне, как историку, было интересно увидеть оригинальные древние знаки и надписи. К сожалению, времена социализма не пощадили священное место. Скала была просто испещрена множеством графити на монгольском языке в стиле «Киса и Ося были тут». Лхам мне показала надпись на русском. Огромными белыми буквами было выведено: «Советский общестроительный трест № 3». Мне стало ужасно стыдно за тех, кто отметился таким образом на Тайной скале. Наверняка, эти люди давно покинули Монголию, оставив на память сомнительную славу Герострата.
Наш путь лежал дальше в город Цецерлег, административный центр аймака Архангай. Аймак, или область по-нашему, занимал площадь, равную некоторым европейским государствам, но население, как и везде в Монголии, здесь было крайне редким. Мы въехали в город уже в полдень. Здесь, в отличие от предгорий, дожди не шли. Светило яркое солнце, но жарко не было благодаря постоянному прохладному ветерку. Я с удовольствием рассматривал белые деревянные домики, чистенькие улицы, кусты жасмина вдоль дороги и думал, что это совсем не напоминает грязный и большой Улан-Батор. Цецерлег переводится с монгольского как «сад». Очень точное название! Каким-то чудом он воплотил в себе все прелести маленького восточноевропейского районного центра и западноевропейской туристической деревни. Рядом с домами можно было увидеть лошадей и овец. В то же время здесь были почти чешские пивные и абсолютно буддистские монахи. Что-то в нем было особенное и привлекательное. Я решил назвать Цецерлег монгольским Мюнхеном, а Архангай – монгольской Баварией.
Хорго-Терхин – это то, что осталось от древнего вулкана. Он извергал лаву тысячи, если не миллионы лет назад, когда человек еще не ступил на монгольскую землю. Тем не менее, следы деятельности вулкана сохранились. Черная пемза и грязные расплывы лавы отмечают границу между национальным парком и остальной землей. Дорога петляет среди причудливых скал, отлитых силой, выплеснутой наружу в доисторическую эпоху. Одинокие елочки похожи на девушек-сироток. Какие-то они жалобно-неказистые стоят вдоль дороги. На территории парка не видно сурков и других животных. Скот пасти здесь не разрешают. Сам вулкан Хорго-Терхин встречает нас вполне цивильной стоянкой, устроенной у его подножия. Там уже остановилось несколько автомобилей. Среди посетителей парка есть и европейцы.
Джаргалсехн завел машину и отправился дальше. Чем дальше мы удалялись от вулкана, тем все больше зелени попадалось на пути. На дороге появились всадники – иностранные туристы на маленьких монгольских лошадках. За очередным поворотом показались голубые воды Цааган-Нур. Не столько само озеро, сколько причудливые шапки зеленых сопок, украшенных дымкой белых облаков, вокруг удивляли и завораживали. Вдоль линии воды возвышались странные каменные сооружения. Лхам объяснила, что они искусственного происхождения. Их строят местные жители и туристы. С какой, правда, целью, я так и не понял. Выглядели они, тем не менее, красиво.
Мужчины-монголы также все время крутились около нашей юрты. Один из них даже привел своего коня. Явно, хотел покрасоваться. Я его сфотографировал и показал картинку на экране. Монгол восхищенно вскрикнул и… позвал всех своих детей и жену. Пришлось сделать еще несколько фотографий. Если бы меня не позвали обедать, пришлось бы щелкать их и дальше.
Одним из наиболее ярких событий пребывания около озера стал день рождения Лхам. Ей исполнились очередные шестнадцать лет. Праздничный ужин готовил я, чтобы освободить девушек от работы. Ужин состоял из тушеного мяса с овощами и компота из бананов. Других фруктов посланный в деревню Джаргалсехн не нашел. У меня сохранилась бутылка минского шампанского. Лхам достала подаренную мною бутылочку водки. Этим и отпраздновали. Я научил своих спутников говорить тосты. Трейси и Эрнест быстро поняли, что к чему, и произнесли такие здравицы в честь Лхам, что та даже вся покраснела. Джаргалсехн рожал свой тост очень долго. Лхам отказалась его переводить. Последний тост пили уже не за Лхам, а за Монголию. Наши монголы были ужасно тронуты. Они искренне любили свою родину. Каждое хорошее слово грело им душу.
